Театр
Никому, кроме Фанни, не разрешали топить баньку по субботам. Это — единственная работа, которая ей нравилась. Целый день вышагивала она взад-вперед по вершине холма на своих худых ножках-палочках, таких же белых, как и ее волосы, и носила дрова очень медленно и всего несколько поленец зараз. По субботам Фанни была самой главной во всем заливе Вик, и потому напевала что-то однообразно и пронзительно себе под нос.
Затем баньку снесли. Остались под дождем лишь печь да полок из баньки, да дверной косяк. Лето кончилось, и мама уехала в город. Папа вращал свой шкив, а я разгуливала под дождем. Дождь все лил и лил. Луг, бурый и унылый, пахнул гнилью, и бревна от баньки валялись как попало повсюду, потому что муравьи сожрали их изнутри до основания, и хранить их было незачем.
Когда снова настала суббота, Фанни принесла дрова и положила их в печь. Она стояла и смотрела на полок баньки и на пустой проем двери и что-то бормотала себе под нос. Ее морщинистое лицо было абсолютно пустым, и глаза тоже пустыми. Я видела, что дождь растекался, словно ручейки, по ее морщинам. Она убирала увядшую листву с полка и все время что-то бормотала. Потом она ждала, пока упадет, кружась, очередной листок, и тоже убирала его. В конце концов она уселась на полок рядом с кошкой. Казалось, они сидят на сцене театра.
Я пошла на кухню, легла на дровяной ларь и слушала стук дождя по крыше, пока не заснула. Когда я проснулась, дождь прекратился. Я взяла большую красную столовую скатерть и спустилась вниз к баньке. Папа суетился у Песчаной шхеры. Фанни по-прежнему сидела на полке, но кошка убралась восвояси.
Я влезла на ведро и набросила столовую скатерть на дверной косяк, так что она свисала почти до земли. За пределами дома скатерть казалась еще более красной.
— Это занавес, — объяснила я.
Фанни что-то прокудахтала, но не выговорила ни слова.
Я сходила за гонгом и повесила его на гвозде рядом с занавесом. Затем я вынесла из дома все фонари, лампы и подсвечники и расставила их вокруг сцены. Фанни очень внимательно следила за тем, что я делала. Повсюду капало с деревьев, но дождя не было. Тучи стали такими темными, что наступили сумерки.
Когда все было готово, я переоделась принцессой Флоринной. Я нацепила на себя мамину розовую нижнюю юбку и кошкин воскресный бантик и обвязала живот зеленым шелковым галстуком.
Вернувшись, я увидела, что Фанни собрала множество яблок и разложила их кольцом вокруг театра. Они были такими золотистыми, что земля казалась по контрасту почти черной. На небо выплыла еще более темная туча, и я зажгла свечи. Трудно было заставить гореть лампы, но в конце концов и они зажглись. Фонари не хотели гореть вообще.
Кошка прыгала рядом с Фанни, и я дала каждой из них свою театральную программку, а одну положила на папино место.
Затем я встала за занавесом и ударила в гонг. Я подняла занавес и вышла на сцену. Сначала я поклонилась Фанни, потом кошке, и они принялись очень внимательно рассматривать меня.
Я воскликнула:
— Ах! Моя чудесная синяя птица! Лети ко мне! Я ломала руки и бегала туда-сюда, потому что
сидела взаперти в башне и ждала принца Амундуса.
Затем я превратилась в Олоферна1, надула большой живот и пробормотала:
— Неужто это говорит она, оса этакая! Я не я, если не проучу ее.
Снова полил дождь. У Хэльстена появился бегущий домой папа. За Песчаной шхерой лежала в небе узкая золотая полоска. Все свечи погасли под дождем, но лампы продолжали гореть.
Я быстро превратилась в злую королеву и воскликнула:
‘ Девочка вспоминает здесь довольно несвязно сказочных персонажей и разных придуманных ею героев. Возможно, речь идет о герое библейского мифа Олоферне.
— Бессовестная! Что? Ты смеешь показаться здесь, на балу, в таком виде? Прочь! Я пылаю от ярости! Вся моя кровь кипит!
Я тут же стала Флоринной и кротко отвечала:
— Слушаю повеление Вашей милости!
Дождь лил все сильнее и сильнее. Кошка начала умываться. Тогда я вдруг вспомнила, как заколдовали принца Амундуса. Кошка Сюсис, черная и ужасная, заползла за печь, а я произнесла:
— Аригида, ригида игида гида! Мирахо! Ира-хо! Ахо! Амундус! Мундус! Индус! Ндус! Дус! С!
Кошка распахнула печную дверцу и зашипела. Тогда Фанни поднялась и начала топать ногами и кричать:
— Аи, аи, аи! Амундус сказал:
— Отпусти меня, отпусти меня, жестокая ты женщина!
А королева спросила:
— Ты хочешь предать Флоринну?
— Аи! Аи! Аи! — кричала Фанни.
На сцене начинают летать совы и семенить старички домовые. Я снова стала Флоринной. Но не успела я вымолвить слово, как Фанни съехала с полка, затопала вокруг сцены и захлопала в ладоши, продолжая кричать свое «Аи! Аи! Аи!»!
— Уходи! — сердито сказала я. — Пьеса еще не окончена. Не надо аплодировать сейчас. Но Фанни меня не слушала.
Она присела на корточки перед печью и стала греть руки. Весь дым выходил через отдушину, так как никакой трубы ведь не было, а печь наполовину сгнила. Фанни продолжала топать ногами и петь свою великую дождевую песню.
— Ослица! — закричала я. — Ты же — публика.
Папа шел лугом. Он остановился и спросил:
— Ну-ка, чем вы тут занимаетесь? Он был крайне удивлен!
— Я играю в театр! — закричала я. — И для тебя тоже! А Фанни все испортила!
Лил дождь, и все лампы погасли. Я сидела и плакала что есть сил.
— Ну-ну! — успокаивал меня папа. — Не принимай это так близко к сердцу.
Он не знал, что сказать, и через некоторое время сообщил:
— Я поймал двухкилограммовую…
— Аи! Аи! Аи! — закричала Фанни.
Я вошла первой в дом и все время плакала, но теперь больше для того, чтобы произвести впечатление. Папа вышел следом за мной и зажег свечу, так как все лампы были в театре. Он показал мне щуку.
— Она красивая! — сказала я, потому что всегда следует высказать свое мнение, если кто-то поймал рыбу.
А потом плакать дальше было уже слишком поздно. Я снова оделась как обычно и мы вместе с папой стали пить чай.
Все время было слышно, как Фанни била и била в гонг и пела свою дождевую песнь. Весь луг был затянут дымовой завесой. Но вот кошка устала и вошла в дом.
— Это Сюсис, — мимоходом рассказала я. — Ее заколдовали и превратили в кошку.
— Что-что? — спросил папа.
— Ерунда, ничего, — ответила я, потому что это было не так уж и важно.
Назавтра Фанни была в очень хорошем настроении.
Дверь баньки рухнула, и занавес лежал в траве. Мы расстелили его на столе веранды и оставили там сохнуть до следующего лета.