2
Осенью позвонил Экка.
– Привет, это Экка. Как идут дела? Я имею в виду биографию.
– Ни к черту, – сказал Юнас. – Послушай-ка, что я тебе скажу: этот твой газетный магнат мне поперек горла! Ты прекрасно знаешь, что он сделал – скупил все эти бульварные еженедельники, о которых и упоминать-то неприлично, и создал концерн, чистой воды спекуляция, умный мужик, умный как собака и так далее и тому подобное, но чем глубже залезаешь в эту грязь, тем хуже она воняет. Экка, ты ведь сам знаешь, на чем он спекулировал, эта сволочь собрал вокруг себя всех сволочей – извини за повтор, ну все равно, всех сволочей, – лучше других умеющих погреть руки на сенсациях и сантиментах, и дал им дорогу, понимаешь, они и мысли-то свои выражать неспособны, а он прямо поощрял их портить язык! Относиться наплевательски к словам! Ты меня слушаешь?
– Слушаю. Но, Юнас, ты ведь знаешь, как это делается, чистое ремесло: получаешь дерьмо, а потом из этого дерьма получается конфетка…
– Получаешь, получается, – сказал Юнас. – Это повтор.
– Конфетка, понимаешь, – продолжал Экка, – твоя конфетка, не его. Сколько ты уже сделал? – Я позвоню, – ответил Юнас. – Пока.
Юнас продолжал свои попытки написать об Игреке, так он его называл – Игрек. Букву “игрек” он почему-то не любил. Неделями он, бывало, вообще не присаживался к столу и все же постоянно ощущал присутствие Игрека, как ощущаешь присутствие человека, который молча смотрит тебе в затылок. И вновь наступила весна, а потом лето.